"Миг-news" Статья Юдит Аграчёвой "Матильда и плящущие человечки" Художница Ирина Лицкая, милая, хрупкая девушка с тихим голосом и нежной кожей, несколько лет назад подарив мне плящущих человечков, упомянула, к слову, что Франсуа Вийон - это ее любимый поэт. И произнесла: От жажды умираю над ручьем. Смеюсь сквозь слезы и тружусь, играя. Куда бы ни пошел, везде мой дом, Чужбина мне - страна моя родная. Я знаю все, я ничего не знаю. Мне из людей всего понятней тот, Кто лебедицу вороном зовет. Я сомневаюсь в явном, верю чуду. Нагой, как червь, пышней я всех господ. Я всеми признан, изгнан отовсюду. Догадываюсь, что словосочетание "пляшущие человечки" моментально открывает взору страницу рассказа Конан Дойля: склонившийся над письмом Шерлок Холмс, который вот-вот блестяще решит одну из сложнейших задач... Но то было раньше, давно, пока в мою жизнь не вошли, не предвещая хлопот, не обещая сложных задач, несколько грациозных фигурок, крепящихся крохотными магнитами, например, к холодильнику. Крепления расположены у человечков столь умно и хитро, что легкое движение пальцев способно сообщить их телам любое, самое невероятное положение. То есть чуть сдвинешь кому-то из них одно плечико, - что влечет, разумеется, перемещение и другого и, соответственно, рук, да и ног, - и человечек летит. Но второго-то тоже не оставишь нелепо уставившимся на товарища, - пусть и этот летит. Однако отправив обоих в полет, трудно было уйти, оставив ребят в невесомости, и вот, я начинала ходить кругами, испытывая тревогу, отвлекавшую от всех прочих дел. Я их возвращала на землю, ставила на ноги, но, идентифицируясь с ними, чувствовала усталость, укладывала их, затем, понимая, что им надоело рассматривать потолок, поднимала. Каждое утро я обнаруживала новый этап в развитии отношений мистических человечков: они беззастенчиво любили друг друга, беспощадно дрались, кокетничали, смущались, сердились. Ни муж ни сын не могли пройти мимо, ибо ребята притягивали к себе взгляды, руки, сердца. Скоро гости, как мы заметили, едва переступив порог, ощущали покалывание в пальцах и не знали, куда девать руки, пока, наконец, ни решались подойти к холодильнику и изменить положение податливых человечков, после чего только успокаивались и садились к столу. Но идиллия длилась недолго. Кто-то снова вскакивал, бесцеремонно прерывая трапезу, и тянулся к черным фигуркам. Прошло время, и одновременно всех членов моей семьи поразило открытие: не мы воздействовали на пляшущих человечков, а их пляски фиксировали состояние наших душ, высвечивая то восторг, то усталость, то гнетущую неуверенность в своих силах, то мучительный приступ страха. Но это не все. Минули годы, и все мы, а также гости, соседи и люди, случайно зашедшие в дом, оказались во власти плящущих человечков, диктующих нам, превесело забавляясь, что есть, что пить и с кем, что читать и зачем, когда собирать камни и когда их разбрасывать. Они награждают сладкими снами за послушание и наказывают бессилием за излишнюю самонадеянность. Так и живем. Я не просто смирилась с безраздельным влиянием на свою волю этих ребят - я научилась находить удовольствие в подчинении, сбросила со своих плеч едва посильный груз ответственности за счастье всего человечества, стала мягче, сговорчивее, нежнее, реже плачу, прощаю несравнимо быстрее, чем раньше, с меньшим ужасом перехожу дорогу, спокойнее сплю, когда бодрствую - сажаю цветы. Похорошела. Пляшущих человечков в мир выпустила художница Ирина Лицкая. Их очень много, маленьких черных ребят, и разные израильтяне, купив их и прикрепив к холодильникам, рассказывали потом, как обновлялась жизнь домочадцев, как приобретали иную форму их тела, иной строй фантазий - мысли, иной цвет - глаза. По сей день эти премиленькие фигурки продолжают наводнять земной шар, очаровывая и подчиняя себе человечество. Человечество, надо отметить, с удовольствием поддается их обаянию. Множась, эти ребята меняют облик планеты. Игра вытесняет реальность, и мы не помним уже, что было до появления в мире плящущих человечков, и не знаем еще, какие нас ожидают превращения в ближайшем будущем. История появления на планете, заселенной людьми, художницы Ирины Лицкой исследователям, даже необратимо отравленным теорией Дарвина, не ясна. Место ее рождения не зафиксировано. В доме, согласно ее рассказу, были еще и другие дети, воспринимавшие ее как явление чужеродное. Родители девочку сторонились, поэтому ее исчезновение в крайне раннем возрасте не подвигнуло никого на поиски. Она переезжала из города в город, пересекая то с запада на восток, то с юга на север просторы провинции. Запомнилось ее пристрастие к балетным школам. Там девочка, очень стараясь, отрабатывала гибкость стана и легкость походки, надеясь то обрести, наконец, любовь окружающих, то исчезнуть, превратив свое тело в волшебную тень. Позже она не раз обнаруживала себя среди студентов актерского факультета многочисленных театральных вузов: поступала она легко, но на первых же курсах обрывала учебу и уезжала, подчиненная властному, неясно кем посланному зову, дальше. Ее влекло к сцене, но каждый выход на сцену приносил лишь неудовлетворенность. Она видела то, что не видел никто: пока она произносила выученные монологи, производила движения, которые требовал режиссер, поднимая и опуская наливавшиеся свинцом руки, рядом с ней веселились, раздражая непревзойденным изяществом, черные тени. Они вытворяли черт-те что, не сообразуясь с законами логики, напрочь отрицая свою вторичность. От их прыжков, кувырков и полетов мутился взор и стирался из памяти текст. Заставляя себя сконцентрироваться перед каждым следующим выходом на подмостки, Ирина брала лист бумаги, карандаш и чертила мягкие линии, пытаясь поймать, обвести, зафиксировать и таким образом остановить сводящий с ума хоровод то цеплявшихся к каблучкам, то отрывавшихся и уносящихся в дьявольский пляс теней. Ночами преследовал девушку один и тот же отвратительный сон. Она отрывалась от настоящего, вскакивая на подножку мчавшегося автобуса, но в какой-то момент срывалась и неслась в горячую, пропитанную запахом гари бездну. Падение было невыносимо долгим, до самого пробуждения. Сон изматывал повторяемостью и невозможностью изменить ситуацию. Я скуп, я расточителен во всем, Я жду и ничего не ожидаю. Я нищ и я кичусь своим добром. Трещит мороз - я вижу розы мая. Долина слез мне радостнее рая. Зажгут костер и дрожь меня берет, Мне сердце отогреет только лед. Запомню шутку я и вдруг забуду, Кому презренье, а кому почет. Я всеми принят, изгнан отовсюду. Однажды это все кончилось. Бесконечное погружение в пропасть оборвалось ударом. Боль залила голову, заставив вспомнить самые горькие минуты детства. Она была совершенной живой, эта странная боль. Ирина сжала виски, чтобы пальцы запомнили ее пульсацию, ее дыхание, ее шепот, ее крик. Боль успокаивалась по мере того, как ладони впечатывали ритм ее существования. Ночной кошмар обернулся будничным пробуждением. Лунный свет ли тому виной, или воспаленное воображение, однако зеркало явило девушке пляшущих человечков. Затем облако густого пара замутило стекло. Ирина протянула руку, и человечки, высунув сначала головы, потом плечики из трепещущей зеркальной глади, произведя едва слышный всплеск, очутились у нее на ладони. Но зеркало не опустело. Там проступили смутные очертания знакомого и незнакомого Ирине лица. Она притронулась пальцами к своим щекам. И ничего не почувствовала. Она притронулась к зеркальному отражению. И тут же ощутила прикосновение пальцев к лицу. Дальше Ирина, почти не задумываясь, с уверенностью хирурга нажала на эластичную поверхность того, что казалось ей отражением. Масса легко поддалась. Девушка вылепила красавицу. "Это я", - тут же решила она. Эксперимент был немедленно повторен. Вышло чудовище. "И это я", - легко согласилась Ирина. Ничего специального она лепить не хотела, не думала о создании новых существ. Пляшущие человечки сгрудились в дальнем углу комнаты и затихли. Ирина хотела всего лишь найти себя и рассмотреть. Выходили разные куклы. Неживые. Всякий раз под пальцами, если надавить сильно, чувствовалось крепкое анатомическое строение, хранящее неизменный порядок. Но закон, образующий этот порядок, ускользал. Забыв о сне, художница чувствовала то как пальцы вязнут в клейкой, холодной массе, то наоборот, отторгаются от нее. Но стоило ей смежить веки, и утомительная, требовавшая максимального напряжения сил работа казалась простым занятием, естественным, даже необязательным. С каждой новой куклой менялись формы тела художницы, выражение ее лица, но ни малейшего неудобства ей это не приносило. Не вижу я, кто бродит под окном, Но звезды в небе ясно различаю. Я ночью бодр, а сплю я только днем. Я по земле с опаскою ступаю, Не вехам, а туману доверяю. Глухой меня услышит и поймет. Я знаю, что полыни горше мед. Но как понять, где правда, где причуда? А сколько истин? Потерял им счет. Я всеми принят, изгнан отовсюду.) Каждое существо, как постепенно определила Ирина, состоит из крепкого, словно металлического, каркаса, и пустого пространства, которое следовало заполнить неведомо чем. С актерского отделения очередного театрального института пришлось уйти. Пристанище девушка, обладавшая столь чудесными качествами, смогла найти, как понятно, только в городе на Неве, дышащем мистикой, кишащем замечательно разнообразными призраками и фантомами. В ЛГИТМИКе Ирина стала прилежной студенткой, посвятившей себя освоению кукольного мастерства. Для дипломной работы, разумеется, была выбрана повесть Гоголя. Куклы, которых делала Ирина Лицкая, пользовались неизменным успехом. И жизнь текла бы легко, без забот и хлопот, когда бы девушка могла быть уверена, что зеркало встретит ее пусть любым, но привычным, изображением. Увы, зеркало продолжало свои сатанинские игры. Ирина то видела нечто, то не видела ничего. А то вдруг, ослепленная, думала, что видит что-то, но линии, - все как одна с ее ранних рисунков, - едва проявившись, уплывали из поля зрения. - Я ангел? - пыталась добиться ответа Ирина. - Я черт? Я зла? Я добра? Не знаю, что длиннее - час иль год, Ручей иль море переходят вброд? Из рая я уйду, в аду побуду. Отчаянье мне веру придает. Я всеми принят, изгнан отовсюду Потрясенная как-то танцором фламенко, Ирина взялась сделать куклу, в которой бы люди узнали и танцора, и танец, и ту историю, которой танец обязан своим рождением. Вязкие топи сменялись путаными тропама Андалузии. Ножи и ружья блестели в лучах заходящего солнца. В памяти запечатлелось все: запах пота, бренчание гитарных струн, крик, щелканье пальцев, треск кастаньет, любовь к длинноволосой женщине с ленивым лицом, власть, триумф, смерть. Потом впечатления растворились. Миру явился танцор, в процессе создания которого художница точно знала, кто она, отзывалась на имя героя, и каждая мышца ее фиксировала ритм танца. По той же схеме явилась миру Кармен. Давно сменив Питер на Тель-Авив, Ирина живет в крохотной комнатке, стены которой сплошь - в стеллажах, обнажающих в своих оскалах наборы щипчиков, молоточков, отверточек, плоскогубцев, проволочек, крючков, булавочек, тряпочек и прочих вещиц, заворащивающих входящих. Отдельный стенд - для видеокассет, где записаны сцены с участием любимых актеров. Эти сцены, презирая сюжетную линию фильма, многократно просматривает Ирина, угощая изысканным зрелищем также своих друзей. - Посмотри, посмотри, - приговаривает она, - как он убивает, взгляни на руки, теперь на глаза. Ты видишь жилку на шее? Она не любит пошлых, банальных сцен насилия. И самого насилия не приемлет. Но дьявол в обличии ангела, зло в бесконечно многообразных человеческих проявлениях ее околдовывает, заставляя ловить и обнажать самую его сердцевину. - Ну хорошо, - говорю я, просмотрев двадцать восемь сцен насилий и тридцать девять - убийств, - Леон, он киллер с душой, способной любить и страдать. Это твой персонаж, твой герой, одна из твоих ролей в спектакле, поставленном сновидениями. А откуда взялась трогательная Матильда? - Это тоже я, то есть это моя первая и главная роль, - отвечает Ирина, - травмированная, недолюбленная девочка, ищущая папу, брата, защиту, мечтающая жить среди кукол, а вынужденная сражаться, да еще в одиночку, с мировым злом... Сотворив Дракулу, Ирина тут же сделала крохотного "дракуленка". И отец-одиночка, испытав потрясение от вида младенца, отставил в сторону флакончик с кровью, обнял и крепко к себе прижал малыша, защищая его от людского холода и цинизма. Издали Ирина Лицкая похожа на невинную гимназистку. Вблизи она, словно зеркало, отражает черты каждого, кто оказывается напротив нее. По ночам она давно не срывается в пропасть. Она летает, легко управляя собой, минуя опасности, стремительно поднимаясь ввысь и планируя на любой, избранный ею объект. Только что завершилась выставка кукол Ириной Лицкой в театре "Гешер". (В первоначальной версии спектакля "Мистер Бринк" куклы должны были участвовать в постановке, но что-то им, куклам, видимо, не понравилось, и спектакль пришлось переделать.) Мастерские произведения художницы раскупают с восторгом, моментально улавливая не особенно скрытую в них магию и демонизм. Да! Она, разумеется, давным-давно разобралась с тем единственным материалом, которым следует заполнять каркас любой куклы, чтобы она оживала. Материал этот - боль, только боль, вот и весь секрет творчества. Ирине подсказали этот секрет пляшущие человечки. Точнее не ей, а Матильде, когда той захотелось поиграть в куклы, а под рукой ничего больше не оказалось. |